Инга просыпалась раньше будильника. Не потому что надо было куда-то спешить — её дни были давно разложены по полочкам, как бельё в старом комоде. Просто организм привык что утро — это её время. Когда сын ещё спит, соседи не включили перфоратор, чайник не свистит, и в доме можно хотя бы немного побыть наедине с собой. Хотя нет — не с собой, потому что с собой она уже давно не была. Просто в одиночестве, в котором нет выбора.
Сын Лёша был взрослым. Ему уже двадцать шесть. Он не говорил, но понимал, не ходил, но чувствовал. Он улыбался редко, но когда это происходило — Инге казалось, что сходит снег с крыши и сердце наконец слышит капель. Её жизнь с рождения Лёши превратилась в непрерывный дежурный пост – без коротких смен, без выходных и без отпусков. Муж ушёл, когда сыну было три — поначалу звонил, присылал деньги, потом — всё реже, пока не исчез окончательно. Инга не ругалась, не скандалила – она просто однажды убрала его щётку из стакана в ванной — и всё.
С тех пор прошло больше двадцати лет.
Она работала в библиотеке — но не потому что мечтала о тихом месте, а потому что можно было взять смену в первую половину дня, а потом быть дома. Книжный пыльный воздух был привычным, и никто не требовал сверхусилий. Дома она мыла, кормила, стирала, поддерживала — и засыпала буквально мгновенно под одним и тем же пледом, подложив руку под щеку.
С подругами отношения сошли на нет: одни не знали, что сказать, другие — боялись сказать что-то не то. Иногда писали в мессенджерах дежурное «как вы там?», и Инга отвечала: «нормально, по чуть-чуть». Это «по чуть-чуть» стало её формулой всего — радости, усталости и будущего.
Боль в спине началась не вдруг — она подползала месяцами. А потом в один день Инга не смогла наклониться, чтобы надеть сыну носки. Пришлось вызывать массажиста на дом. В назначенное время пришла молодая, щебечущая, приятная девушка — и сказала, что лучше Инге походить в центр. Там и кушетка удобнее, и тепло, и вообще лучше. Инга сначала отказалась, но потом всё же решилась.
Именно там, на третьем сеансе, она впервые увидела Юрия.
Он был в холле и чего-то ждал. Высокий, седоватый, не молодой, но и не старый. Лицо — будто из старого фильма – добрые глаза, немного усталые веки и шрам на щеке, который не портил, а придавал характер. Он держал в руках настоящую книгу – не смартфон, не планшет — именно книгу.
— Вы читаете? — не удержалась Инга, проходя мимо.
Он поднял глаза, немного растерялся — будто не ожидал, что к нему обратятся.
— Иногда читаю, чтобы не думать или чтобы думать, но не о себе.
Она кивнула, слабо улыбнулась и прошла в кабинет. Массаж был болезненным, но нужным. А после — почему-то казалось теплее, чем обычно.
На следующий день он снова был там, и в следующий. Она стала выбирать часы так, чтобы совпадать. Не нарочно, а просто ей нравилось знать, что он будет.
Он сам не расспрашивал, но и не препятствовал разговору. Просто коротко говорил: «Как спина?», «Погода вроде к оттепели», «Вы вчера быстро ушли». И в этих фразах было то, чего ей не хватало годами — спокойное внимание. Не жалость, не сочувствие, а ровное, тёплое и живое участие.
— А вы сами — почему ходите? — спросила она однажды.
Он посмотрел на свои руки.
— Спина после аварии восемь лет назад. Почти не болит, но врач говорит: лучше профилактика, чем инвалидность.
— А вы боитесь? – С каким-то удивлением спросила Инга.
— Все боятся, просто не все признают.
После этой фразы ей стало легко. Как будто он открыл дверь, которую она сама давно держала закрытой. Просто показал: можно не быть сильной. Можно сказать: мне тоже страшно.
В тот вечер, когда она вернулась домой, Лёша смотрел в потолок. Она подошла, села рядом, погладила его по волосам. Он не ответил, но поджал губы — это у него было вместо улыбки. И в этот момент Инга вдруг поняла, что впервые за много лет хочет — чего-то для себя. Не в ущерб сыну, но не только через него.
Он пригласил её просто – без намёков, без подводок.
— А хотите как-нибудь просто пройтись после массажа? Парк тут рядом, там ещё киоск с кофе — не то чтобы изыск, но пахнет приятно.
Инга замерла. Это было не громко, не требовательно. Он сказал это, как будто предлагал постоять под зонтом вдвоём во время дождя — без романтики, но с вниманием.
Она хотела сказать «да». Очень хотела. Уже представила, как они идут по хрустящему снегу, как она берёт кофе с собой, как они молчат, а ей не очень неловко. Уже услышала, как он спрашивает, чем она живёт. Уже почувствовала, как рядом кто-то дышит — не потому, что должен, а просто потому, что рядом.
Но вместо «да» она произнесла:
— У меня наверное не получится. У меня дома сын. Он не может быть один долго.
Юрий не расспрашивал. Только кивнул, чуть-чуть сжал губы и произнёс:
— Я понимаю. Просто — если когда-нибудь захочется, даже если только минут на десять, дайте знать.
Она вернулась домой с тяжёлым сердцем. Лёша, как всегда смотрел в потолок. Она села рядом и погладила его по руке.
— Всё хорошо, малыш, мамочка рядом.
Он чуть повернул голову, словно почувствовал, что с ней что-то не так. Инга улыбнулась, но внутри что-то бушевало. Не из-за него, не из-за Юрия, а из-за себя.
Она пыталась понять: чего она боится. Того что скажут соседи? Что она станет плохой матерью, если на полчаса выйдет из дома ради себя самой? Или что сыну станет хуже, если она на мгновение будет не только его мамой, но ещё и женщиной, которой просто предложили кофе в парке?
Вечером она долго мыла посуду, слишком долго. На кухне было тепло, пар от кастрюль оседал на окне. Она вспомнила, как однажды, много лет назад, ей тоже предлагали прогуляться — тогда, когда Лёша был ещё совсем маленький. И тогда она тоже отказалась. А потом не вспомнила даже, как выглядел тот человек.
Она села на стул, подперла щеку кулаком, посмотрела в окно, где редкий снег прилипал к стеклу, и впервые за долгое время сказала себе вслух:
— Я хотела, правда хотела, а всё равно отказалась. Потому что боюсь, потому что стыдно и потому что привычно.
В соседней комнате Лёша тихо пошевелился. Она встала, подошла, поправила ему одеяло. Он взглянул на неё и вдруг — её поразило: в его взгляде не было осуждения. Только тишина, спокойствие, как будто он что-то знал.
А утром она снова увидела Юрия – он, как всегда, читал. Она села рядом, не говоря ни слова. Несколько минут — тишины, а потом он спросил:
— Сегодня тоже не получится?
Инга посмотрела на него. И — чуть кивнула. Не как оправдание, а как признание, что пока — нет. Но, может быть, однажды — да.
Однажды он просто не пришёл – в понедельник — никого, потом во вторник — опять нет. Инга старалась не обращать внимания. «Мало ли», — сказала она себе. Может работа, может простыл, а может просто выбрал другое время. Он ведь не обещал, ничего ей не должен и не обязан. Но внутри что-то сжалось.
Она поймала себя на том, что смотрит на часы в приёмной, как будто ждёт сигнала. Что идёт чуть медленнее, когда заходит в здание. Что в душе появляется глупая, наивная надежда: вдруг увидит его спину, его книгу, его шарф на старом диванчике.
В среду она уже не могла не думать об этом. Он исчез, может и не навсегда, но исчез.
В душе появилась лёгкая пустота. Та самая, которую она привыкла заполнять бытом, рутиной, заботой. Но на этот раз ничего не помогало. Она пекла сырники — и смотрела в окно. Мыла полы и ловила себя на мысли что думает о том где он, с кем и почему не сказал что его какое-то время не будет.
Инга чувствовала себя глупо, почти нелепо. Женщина за пятьдесят, мать инвалида, у которой вся жизнь в расписании и аптечках, и тут вот тебе – скучает по мужчине, с которым даже ни разу не прошлась по парку.
Она сидела вечером у окна, Лёша спал, в квартире было темно, только гирлянда с прошлой зимы мигала на кухне — и, как ни странно, не раздражала. Напротив дома стояла скамейка, на которой редко кто-то сидел. И вдруг ей вспомнилось как Юрий однажды сказал — «не думать, а дышать». И как легко ей тогда стало.
Она взяла блокнот. Просто так, на автомате и вдруг написала:
«Я скучаю. Не по человеку даже, а по тому, как я чувствовала себя рядом с ним. Я не была мамой, не была библиотекарем, не была службой поддержки. Я просто была как настоящая женщина. И, кажется что он видел именно это, а не всё остальное.»
Она не перечитывала – просто закрыла блокнот и долго сидела в тишине.
На следующий день он появился. Она увидела его издалека — через стекло в холле. Он входил в здание, чуть прихрамывая, в том самом шарфе, с тем самым лицом – усталым, но тёплым. Он увидел её и улыбнулся.
— Вы куда-то пропали, — сказала она, почти упрёком, но с дрожащей мягкостью в голосе.
— Простыл – три дня пластом пролежал. А потом даже — стыдно стало, что не написал, хотя и не знаю, куда бы.
Инга понимающе кивнула. Она не злилась – ей не нужно было объяснение. Она просто почувствовала, как возвращается воздух.
— Всё хорошо, — сказала она. — Теперь уже точно всё хорошо.
Они не обнимались, не держались за руки, а просто стояли рядом в холле. Но в этом стоянии было больше, чем в любом признании.
Юрий не стал делать вид, будто ничего не было. Он подошёл спокойно, но взгляд его был чуть напряжённее обычного, словно он сам переживал, не перегнёет ли тон. Когда Инга сняла пальто и привычно уселась в углу холла, он сел рядом и, немного помолчав, вдруг проговорил:
— В выходные в доме культуры концерт. Ничего особенного, местный оркестр, но ребята стараются. Если захочешь — можно сходить вместе.
Хоть вот так незаметно он и перешёл на ты, но она не чувствовала что он давил. Его голос был тёплым, как одеяло после стирки: в нём не было ни намёков, ни ожиданий. Просто предложение. Просто человек, который снова пригласил её не в одиночество.
Инга, как и в прошлый раз, почувствовала, как внутри всё сжалось. Она знала, что хочет. Хотела бы пойти, посидеть рядом, почувствовать, как в зале гаснет свет, как играет музыка, как она дышит, и кто-то рядом дышит тоже. Хотела бы почувствовать себя женщиной, которой предложили вечер, а не расписание.
Но снова — неуверенность. Не страх даже, а привычка. Привычка говорить «нет», даже когда душа уже давно кричит «да». Привычка ставить долг перед собой, потребности других — перед своими. Привычка, которую так долго называла заботой, но которая всё больше походила на самоотмену.
— Я не знаю, честно, — произнесла она тихо. — Может быть. Я обещаю подумать.
Юрий не обиделся. Он просто кивнул и сказал: «Если решишься — я буду ждать у входа.» — и ушёл. А Инга осталась — с комом в горле, с невозможностью объяснить даже самой себе, почему сказать «да» оказывается таким трудным делом.
Вечером она снова слишком долго мыла посуду. Потом, усевшись на диван, взяла журнал — для вида — и уложила Лёшу, как всегда. Он лежал спокойно, глаза смотрели в потолок, губы были сомкнуты, и только по его бровям она поняла, что он чего-то ждёт.
Инга подошла ближе, села рядом, коснулась его руки. И вдруг — неожиданно — заговорила, не выбирая слов, будто слова сами выходили наружу, как из плотно закрытого ящика.
— Сынок, я боюсь. Даже не того, что ты останешься один, когда я выйду на пару часов. Не этого, а того, что если я позволю себе быть не только мамой, то это будет как предательство. Будто если я засмеюсь — ты подумаешь, что я тебя меньше люблю. Или что я забыла, как нам бывает тяжело. Но я не забыла, просто иногда я хочу снова почувствовать себя собой.
Лёша не мог ответить. Он смотрел прямо на неё и вдруг — губы его дрогнули. Еле-еле. Как будто он собирался что-то сказать. Но не звуком — взглядом.
А потом он поднял руку — неуверенно, не до конца — и тихо, почти незаметно, дотронулся до её локтя. Это был не случайный жест – это был жест — разрешающий, понимающий. Это было принятие. И в этом касании было больше, чем в любом «иди» или «я не против». Его глаза будто говорили: «Ты всё время смотришь, как будто ждёшь разрешения. Я разрешаю, мам.».
***
В субботу она проснулась необычно поздно. Снег за окном лежал ровным, нетронутым полотном. Всё было по-прежнему: кухня, запах кофе, аккуратная простыня на кровати сына, мягкое дыхание из-под одеяла. Но внутри неё — всё было иначе.
Лёша спал спокойно, лицо его было ровным, почти светлым. Инга стояла в дверях, смотрела на него долго и вдруг поняла: он не просто принял её право на жизнь – он всегда это знал, просто она не спрашивала.
Когда она вышла из квартиры, в ней не было ни дрожи, ни тревоги, только тихая уверенность, которой у неё не было с тех пор, как она впервые услышала диагноз своего сына. Она шла по тротуару, и в каждом шаге было не «я должна», а «я могу».
Юрий стоял у входа. В пальто, с вязаным шарфом, с тем же выражением лица, которое она помнила: спокойным, чуть внимательным, почти тёплым. Он заметил её сразу, но ничего не сказал, а только улыбнулся. И в этой улыбке не было ни удивления, ни восторга. Только — глубокое, бережное «я рад, что ты пришла».
Они не держались за руки, не говорили лишнего и просто шли рядом. Музыка в зале была камерной, немного старомодной, но уютной. Инга сидела, слушала и ловила себя на том, что не думает, не беспокоится, не прокручивает расписание в голове. Она просто слушала и наслаждалась моментом.
После концерта они не пошли сразу домой. Он предложил чай — не в кафе, не в шумной столовке, а в маленьком киоске у парка, где продавали напитки в бумажных стаканчиках. Они сели на лавочку, и Юрий, наконец, спросил:
— А ты давно себе разрешила?
Инга посмотрела вдаль на заснеженные деревья, на редких прохожих, на небо — низкое, но не давящее.
— Сегодня утром.
Он кивнул и не стал комментировать. Просто сидел рядом и в этом молчании было столько тепла, что не хотелось больше ничего объяснять.
Когда она вернулась домой, Лёша не спал – он лежал, глядя в окно. Она подошла, поцеловала его в лоб, и он слегка улыбнулся — так, как только он умел.
— Я, как и обещала, недолго. Ты в порядке? — спросила она, садясь рядом.
Он кивнул. И снова — тишина. Но теперь в ней не было ни страха, ни вины – только покой.
А потом она, не глядя на него, сказала:
— Я просто хотела, чтобы ты был счастлив. А сама забыла, как это — хотеть счастья и для себя.
Он чуть прижал её руку к своей груди. Она улыбнулась сквозь слёзы, понимая, что он хотел бы сказать. И ответила на его немую просьбу.
— Теперь я буду счастлива. Обещаю.
Аудиоистория тут.
Читать все рассказы из жизни людей.
История для сайта rasskazer.ru